Один из таких инструментов контроля — напряжение между Пекином и
провинциями. Центральное правительство позиционирует себя как коллективного
императора, а губернаторов провинций — как потенциальных взяточников. Каждый
губернатор будет уволен, если не покажет хорошие результаты по росту ВВП, а
если его поймают на взятке — еще и расстрелян.

Избавляет ли это от коррупции? Нет. Вот самая типичная проблема
Китая — земля. В стране до сих пор, строго говоря, нет частной собственности на
землю, а есть сложная система суррогатных правил, позволяющая торговать землей.
Случаи, когда чиновник отбирает у крестьянина землю по низкой цене, а потом на
этой земле возникает завод, довольно часты. Суд редко при этом встанет на
защиту крестьянина. Хитрость тут в том, что крестьянина чиновник оберет, а вот
бизнесмена он никогда не тронет. Потому что иначе уменьшится рост ВВП.

Вторым, более чем нестандартным способом обратной связи, являются
журналисты. Агентство «Синьхуа» занимается отнюдь не только новостями. Глава
«Синьхуа» в провинции — это, прежде всего, человек, который пишет в центр
подробные отчеты про местные власти. «Синьхуа» — это скорее правительственные
соглядатаи, нежели журналисты. «Синьхуа» фактически заменяет спецслужбы, а сами
спецслужбы занимаются только диссидентами и в бизнес не лезут.

Наконец, есть еще один традиционный для империй метод контроля —
просители. Целые очереди из просителей стоят в Пекине у дверей CCTV, и губернаторы нередко посылают в столицу
специальных агентов, чтобы те перехватывали просителей, представляясь «людьми
из центра». Конечно, случай далеко не каждого жалобщика покажут по
национальному телевидению, но уж если его случай сочтут важным, жалобщик знает
— головы начальства полетят, причем иногда в буквальном смысле слова.

Центр контролирует провинции, забирая у них около 60% налогов, а
партия контролирует высших чиновников, назначая их в государственные компании:
там они получают куда меньше самых богатых людей Китая, но более чем
достаточно, чтобы не впадать в искушение.

Очевидно, что многие инструменты, с помощью которых Путин пытается
управлять Россией, заимствованы именно в Китае. Считается, что Россия перенимает
европейские приемы управления, выхолащивая их содержание (самый простой пример —
выборы), но легко заметить, что путинские чиновники внимательно изучали
китайскую модель. Заимствований так много, что они буквально бросаются в глаза.
А сходство в посылах так велико, что разница в результатах оказывается еще
очевидней.

В самом деле, как и в Китае, в России с недавнего времени (с
подачи Дмитрия Козака) введена система оценок деятельности губернаторов — как
замена выборам. Но если в Китае губернатора оценивают только по одному не
поддающемуся фальсификации параметру — росту ВВП, то у нас система этих оценок
так сложна и комплексна, что не значит ничего.

Как и в Китае, Путин отобрал деньги у регионов: все уходит в
Москву, а из Москвы приходят трансферты. Но при отсутствии такого критерия, как
обязательный рост ВВП, это ведет к полной атрофии экономики на местах. Пожалуй,
классическим примером последствий реформы можно считать свежий конфликт между
президентом Дагестана Муху Алиевым и сенатором Сулейманом Керимовым, выходцем
из Дагестана. Причина конфликта проста — Керимов вложил в Дагестане деньги,
построил заводы и заплатил там налоги. Собственно, делал он это по настоянию
самого же президента Алиева, но когда налоги были заплачены, а заводы
построены, президент, видимо, испугался, а не угрожает ли все это его власти?

Керимов построил заводы – и потому он стал врагом для президента
республики. Это немыслимая ситуация в Китае. Губернатор, который отмочит такое,
будет уволен, а если найдется малейший предлог – еще и посажен. Ни президента
Дагестана, ни руководителя любого другого депрессивного региона попросту не
интересует рост производства в регионе, потому что все, что надо, регион
выпросит у центра. Поэтому, если в Китае инвестор воспринимается как спасение
для губернатора, то у нас он воспринимается как главная угроза власти.

Как и в Китае, Владимир Путин назначает друзей главами госкомпаний.
Если раньше становым хребтом российской экономики были олигархи, владеющие
своими компаниями, то теперь ими стали друзья президента Путина, являющиеся
председателями советов директоров госкомпаний. Контролировать Россию стало при
этом гораздо легче: ведь олигарха, чтобы отобрать у него компанию, надо
посадить, а государственного чиновника достаточно уволить. Однако в Китае это
является механизмом, сдерживающим коррупцию. Борьба за политическое влияние
между кланами настолько остра, что член партии, берущий на своем месте взятки,
становится уязвим и проигрывает в политическом соревновании, как, например,
недавно угодивший за решетку глава горкома КПК Шанхая Чэнь Ляньюй. В России
ровно наоборот: чиновник неприкосновенен, и пост председателя совета директоров
воспринимается как инструмент доступа к безграничным потокам кэша – в ущерб
капитализации компании.

Как и в Китае, у нас чрезвычайно развит институт просителей.
Проблема в том, что у нас это — чистый пиар, а в Китае — реальный инструмент
управления. В Китае предметом публичной кампании становится не девочка из
Бурятии Даша Варфоломеева, которую Путин во время прямого эфира приглашает на
елку в Кремль, и не морская свинка, которую президент Медведев подарил девочке
Насте, а ключевые проблемы страны. Так в 2003-м году предметом кампании стал
следующий случай. Заключенные в участке забили до смерти студента, а студента
туда бросили полицейские за то, что он не имел при себе регистрации: в 2003
выходцы из села, пришедшие в город и не имеющие при себе регистрации, могли
быть арестованы и депортированы обратно в село.

Убийство студента в Китае — куда более вопиющий социальный факт,
чем в России. К образованию в Китае традиционно относятся с трепетом, и первое,
на что копят люди — на образование своих детей. Для крестьянина сын, окончивший
университет — это шанс на то, что и отец, и мать, и вся семья переедут в город
и избавятся от нищеты. Студент — это возможность для всей семьи.

Результатом громкой публичной кампании стала отмена регистрации.
Понятно, что кампания была только предлогом и что она заменила демократическую
процедуру. Но она заменила ее успешно.

Нетрудно заметить, что реакция властей в Москве и в Пекине на
жалобщиков прямо противоположная: в Пекине власть становится на сторону
просителя против местных властей. Москва же воспринимает жалобы на произвол
местного чиновника как государственное преступление, а внимание к этим жалобам
рассматривает как слабость. В результате в России, если чиновник отнял твой
бизнес или убил твоих близких, ты являешься жертвой, а если пожалуешься — то
еще и преступником.

Еще одной характерной чертой сходства между Китаем и Россией
является презрение правящих кругов к мнению масс. При этом в коллективном
руководстве Китая существует абсолютный консенсус относительно того, что Мао —
это плохо, культурная революция — это чудовищно, и хотя партия не собирается
соблазнять этим своим мнением народ, она сделает все, чтобы подобное никогда не
повторилось. Мао так же неприемлем для нынешних правителей Китая, как для
конфуцианцев был неприемлем Цинь Шихуанди. Совершенно по-другому чувствует себя
правящая элита в России. Культ Сталина как «эффективного менеджера» и
представление о том, что «мы со всех сторон окружены врагами», растут по мере
того, как растет количество денег на швейцарских счетах наших правителей. Российские
власти болезненно завидуют кровавым палачам прошлого, хотя и не осмеливаются
подражать их примеру, потому что иначе трудно будет отдыхать на своей вилле в
Ницце или в своем замке в Швейцарии.

К чему в конечном итоге сводится разница между Китаем и Россией? К
тому, что в Китае власть обращается к народу и говорит: обогащайтесь, а если
чиновники будут вам мешать, мы им свернем шею. В России власть обращается к
чиновникам и говорит: обогащайтесь, а если бизнесмен посмеет пищать, мы свернем
ему шею.

Какие отрасли экономики существуют на российском Дальнем Востоке?
Экспорт леса, ловля рыбы, экспорт металлолома, импорт иномарок. Это те отрасли,
где можно избежать ока государства. А по соседству, в Китае? Электроника,
сборочные и швейные производства, металлургия — то, что может существовать
только при благосклонности государства.

Поэтому на Амуре рассыпается Благовещенск, а напротив, в провинции
Хэйлунцзян, растут небоскребы Хэйхэ, и при этом квартиры в Благовещенске стоят
вчетверо дороже, чем в Хэйхэ.

Поэтому, когда приезжаешь в Забайкальский край, то на вопрос: «Где
вы покупаете товары?», жители края отвечают: «В Китае». А когда задаешь вопрос:
«Кто работает в крае?», отвечают: «Китайцы». Сначала не очень ясно, на какие
деньги жители края покупают в Китае товары, если все деньги, которые заработаны
в крае, заработаны китайцами, но потом понимаешь, что в крае развивается только
тот бизнес, который спрятан от чиновников — например, незаконная вырубка леса
(с экспортом в тот же Китай).

Нынешний кризис — типичный кондратьевский кризис, во время
которого окончательно отмирают целые устаревшие отрасли производства, сменяясь
новыми. И — благодаря глобализации экономики — речь будет идти не об отмирании
целых отраслей, а об отмирании целых экономик и регионов. Первый кандидат на
лидерство — Китай, первый кандидат на вылет — Россия.

В Китае государство помогает бизнесу. В России развивается только
тот бизнес, который умеет прятаться от государства. Китайская власть думает об
обогащении страны. Российская власть думает об обогащении себя. Китайские
чиновники мыслят тысячелетиями, а российские — долларами.

Поэтому внимательно следите за тем, как материковый Китай будет
поглощать Тайвань. Потому что после этого придет черед российского Дальнего
Востока. Если Россия не опомнится, то она заплатит за жадность и глупость своих
правителей единственным, что они еще не сумели перегнать в кэш и загнать на
швейцарские банковские счета — территорией.